ArmenianHouse.org - Armenian Literature, History, Religion
ArmenianHouse.org in ArmenianArmenianHouse.org in  English

Левон Хечоян

ВЕЛОСИПЕД

На зимние каникулы начался буран, он продолжался долго, и мы, студенты из столицы, приехавшие в Ахалкалак, добирались до села на тракторе.

Ованес приходил к нам коротать ночи и побеседовать со мной. Доставал сигареты из железной коробочки, раскладывал по одной на печной трубе, потом начинал крутить ручку радиоприемника, ловил далекую курдскую мелодию и, опершись подбородком на палку, сидел молчал, уставившись на меня, снова разминал между пальцами сигарету из нескольких оставшихся в железной коробочке и, не пожелав спокойной ночи, уходил домой сквозь снежный буран. По словам моего образованного дяди Гургена, Ованес приходился нам каким-то родственником.

Я читаю книгу, радиоприемник неожиданно умолк, Ованес сидит в той же позе, недвижен. Я прочел несколько страниц. Он все не шевельнется. Я поменял предохранитель, приемник заработал, шум игравших в карты смешался с курдской мелодией. Его недвижность, пребывание в забытье, неунимающийся уже седьмой день буран выводят меня из терпения. Я говорю: “Тогда Бавакан дала мне пятьдесят рублей”. В его глазах удивление, потом страх. Заикаться начал. “Адрес-то помнишь, сынок? Огонь в груди...” — “Нет, столько времени прошло, — говорю я. — Там все села по номерам были. Я точно помню, то село не имело названия, одно число...” А он: “Повези меня с собой, сынок... Чего молчишь?” Я продолжал молчать. Он снова размял двумя пальцами сигарету, собрал оставшиеся в железную коробочку и ушел раньше обычного.

...Собрались тот год в селе пять-шесть сельчан, повезли на грузовике картофель продавать. У жены Ованеса, Бавакан, — редкие усы и бородка, рот кривой, аж до уха доходит. Поговаривали, что у них в хлеву хачкар стоял, так она как-то ночью, побоявшись идти в отхожее место на огороде, прямо рядом со святыней и облегчилась. Проспала ночь, а наутро глядит, рот скривился до самого уха... Да только другая половина села не верила: мол, байку эту Бавакан для Ованеса своего придумала...
В сотый раз просила она меня, как родственника, хорошенько присматривать за Ованесом, говорила: “Ты своего дядю лучше меня знаешь, сынок, он между двумя ослами овес не поделит. Ты уж там за него деньги считай”.

За два дня добрались до Армении. На рынке грудами был навален картофель. Разделились по двое и стали ездить по селам. Ездили по желтой пыли. В первом же селе, когда разложили мешки у стены магазина, рядом с весами, Ованес огляделся и сказал удивленно: “Смотри, сынок, деревья какие — точно ягнята малые...” Первый раз видели мы абрикосовые деревья в цвету. Шофер, получив часть денег, пообещал вечером приехать за нами. Торговля шла хорошо, я вел счет за двоих, тайком поглядывая на таблицу умножения, спрятанную в кармане. Какая-то женщина купила картофель и попросила Ованеса донести ей мешок до дому. Я сказал:
“Не смей ходить!”. Женщина спросила: “Почему?”. Я ответил: “Мы вам не слуги”. Она мне: “Да кто ты такой? Помолчал бы, щенок! Малец, шестиклассник небось, а, как торгаш, по селам мотаешься, картошку продаешь! У тебя что, отца-матери нет? И не стыдно им, сына на улицу выкинули!”. С Ованеса лил пот, он покачивался под тяжестью стокилограммого мешка, шаркал сапогами, поднимая пыль. Сорочка под мышкой порвалась. Она шла за ним следом, покачивая бедрами, в тонком весеннем халате с развевающимся подолом, выше которого отчетливо вырисовывался ее зад. Я боялся этой женщины, мне хотелось, не знаю уж почему, чтобы она прошла вперед и не видела заштопанных штанов Ованеса.

Я сидел около весов близ магазина и думал, что эта женщина убьет Ованеса, ограбит его, и мне хотелось плакать. Потом я решил подождать еще немного и пойти в милицию. Налетела стая комаров и не давала мне спать. В полудреме я думал о деньгах Ованеса, которые лежали у меня в нагрудном кармане. Мне хотелось взять из них пятьдесят рублей и купить себе велосипед, но я все никак не решался присвоить эти деньги.

Уже солнце зашло за абрикосовый сад и вернулся шофер, а мы все ждали Ованеса. Шофер курил одну за другой сигареты, мне не давал. Сказал: “Сопли утереть не умеешь, курильщик выискался!” Потом добавил: “Кто знает, к какой бабе попал? Не могу я так долго ждать. Ухожу. Давай мне что причитается, ухожу я”. Из мрака и синих густых зарослей вышла корова, остановилась перед нами, замычала. Шофер сказал: “Уймись, не скули!.. Не уйду никуда, подожду еще”. Потом и я закурил, устроившись на пустых мешках на весах. Пришел Ованес. Сказал: “Обедом кормили, потому и опоздал”. Мы побросали пустые мешки в грузовик и только собрались ехать, как неожиданно Ованес вроде бы вспомнил что-то и говорит: “Деньги там забыл, пустой мешок взял, а деньги забыл, пойду за деньгами, скоро вернусь”. Ушел. И снова долго не было его. Вернулся, подозвал меня и говорит: “Деревья здесь в цвету, что ягнята малые... Сынок, ты поезжай, остаюсь я...” Я ему: “Нет, все одно дядя Гурген приедет, увезет тебя домой. И Баво, Бавакан твоя, велела мне за тобой присматривать. Все равно увезу тебя!” Ованес говорит: “Сердце горит, сынок...” И заплакал. Я тоже плакал. Забрался в кузов, чтобы шофер не разговаривал со мной. Машина шла, я сидел на пустых мешках и смотрел на красные огоньки от сигарет. Когда доехали до городской гостиницы, ребята уселись на кровати и принялись считать деньги. Подсчитали выручку, завернули деньги в головные платки, привязали к поясам, поели хлеба с колбасой, пахнущей чесноком. Один спросил: “Где же Ованес?” — “Ребята, Ованес пропал!” Я заметил: “Не беспокойтесь. Мы там встретили фронтового друга дяди Гургена, вот Ованес и остался, вино привезет...” Они говорят: “Жаль, Ованеса нет, подурачились бы”. Прошлой ночью они под простыню ему веревку подложили, а как свет потушили, натянули ее. Ованес в ужасе бросился в коридор, стоит перед дежурной в трусах и майке и кричит: “Змея, змея!” Ну, мы вдоволь посмеялись. И в сельском клубе у нас над ним всегда потешались: поднимут резко руки вверх, головы почесывают, а Ованес весь съежится, двумя руками голову прикрывает, ждет удара... Перед сном ребята мне сказали: “Ты деньги в косынку заверни и к поясу привяжи, здесь, говорят, воруют”.

Когда мы возвратились в село, я отнес деньги за картофель тетке Баво и сказал: “Ованес наказывал не привязывать бычка в сухом поле Дарбинянцев — свалиться может на солнцепеке. А вот деньги за картофель, все до копейки прислал, ничего себе не оставил”. Вечером наши, дядя Гурген и тетка Баво, спрашивают: “Какая это деревня, сынок? Как до Октемберяна доедешь, куда дальше?” Я говорю: “Там не то что у нас, там все колхозы по номерам, без названий. Что ездить без толку?” Дядя Гурген сказал: “Напрасно скрываешь, скажешь, мы тебя в Бакуриани в пионерский лагерь отправим. Ты всегда плакал, в лагерь хотел, так ведь? Там пионеры днем и ночью играют, песни поют”. Бабушка сказала: “Ежели скажешь, всю неделю сливки с молока тебе буду снимать...” Я ответил: “Не знаю, не помню, мы столько сел объездили на грузовике, не знаю, в котором”. Дядя Гурген говорит: “Ну и пусть не признается. Товарищ моего фронтового друга Мацо — начальник угрозыска в Октемберяне, попрошу его, за час найдут. Еще этого щенка упрашивать. Собирайте мои вещи, утром поеду”. Я сказал: “Ищи сколько хочешь, все равно не найдешь!” Тетка Баво отвернулась от меня и дяди Гургена, задрала юбку, достала откуда-то из-под нее деньги и говорит мне: “Усик, сынок, ежели скажешь, пятьдесят рублей тебе дам. Вот они, возьми! В сельпо велосипеды привезли. Четыре рубля бабка Айкануш добавит, завтра купишь себе велосипед — и катайся на здоровье!..” Я ответил: “Нет, не могу... У Ованеса все внутри горит...” А Баво: “Это он сам сказал, да? И как у него язык повернулся говорить мальцу такое! Сдохнуть бы тебе, Бавакан, до чего ты дожила!..”

Бабка Айкануш взяла у дяди Гургена четыре рубля, у Баво пятьдесят, вложила мне в руку, ухватила за плечо и говорит: “Ну, Усик, повезло тебе, беги покупай велосипед и разъезжай на нем по селу, как паша!.. И чего ты села назвать не хочешь? Будешь рот держать на замке, останется тетка Баво сиротой, что сова на развалинах, и трава их останется нескошеной, картофель неполитым, пшеница немолотой, бараны нестрижеными... Как же так, а, дурачок? Купишь велосипед, брату Нерсику тоже будешь давать покататься”. Я ответил: “Нет.” — “Будешь давать, а то зачем я четыре рубля добавила?”

Потом дядя Гурген уехал в Октемберян. Из Ахалкалака прислал весточку, чтобы ребята ждали на развилке, с грузом-де они Обычно перед отправкой автобуса, шедшего в горные села, дядя Гурген и Нерсик привязывали груз к велосипеду. Я сказал Ованесу: “Я Баво передал, чтобы, не привязывала бычка в сухом поле Дарбинянцев Только никто меня не слушает. Опять там привязывает... Вашу собаку колхозные псы загрызли... Если захочешь, и здесь абрикосовые деревья посадим...” Всю дорогу он беседовал с моим братом Нерсесом, а со мной - ни слова.

...Кончились каникулы, прошел семидневный буран. Колхозные тракторы ночью очистили дорогу. Рано утром, стоя у школы, я ждал автобус из Ахалкалака. Пришел Ованес, поковырял сапогом снег, переложил мешок из руки в руку, сказал: “Здесь головка сыра овечьего, немного топленого масла, - не станешь же ты это за деньги покупать!” Сказал: “В Армению едешь, сынок, возьми меня, огонь в груди... может, пройдет...” Я сказал: “Нет у меня времени прогуливать тебя там. Да и возраст у тебя не тот, подумал бы о годах своих.” Ответил: “Во дворе дерево абрикосовое росло. Все в цвету. Ежели присмотришься, узнаешь - я над дверью большую подкову прибыл. Ты мои удар знаешь и гвоздь, мною забитый, сразу признаешь...”

Приеха в Ереван в общежитие человек из села, сказал: “Умер ваш Ованес...”

Перевела Светлана Авакян

Дополнительная информация:

Источник: Журнал «Дружба Народов»
Предоставлено: Левон Хечоян
Отсканировано: Ирина Минасян
Распознавание: Анна Вртанесян
Корректирование: Анна Вртанесян

Публикуется с разрешения автора. © Левон Хечоян.
Перепечатка и публикация без разрешения автора запрещается.

См. также:

Полная биография Левона Хечояна

Design & Content © Anna & Karen Vrtanesyan, unless otherwise stated.  Legal Notice